Название: Шаги
Персонажи: Ишида Митсунари, Отани Ёшитсугу
Жанр: джен
Рейтинг: G
Размер: 694 слова.
Дисклеймер: увы.
Размещение: лол, спросите.
Авторские примечания: посвещается, конечно.
читать дальшеГлупая презренная жертва никогда не успевает услышать его шагов, так он молниеносно быстр и лёгок в бою. Но когда Ишида Митсунари идёт по коридорам замка, его твёрдый чёткий шаг ни с чьим больше не спутаешь. Он ещё далеко, но чуткие уши различают каждый звук – лишаясь одних чувств, ты ощущаешь, как другие обостряются многократно. Хоть в этом есть некая справедливость жизни.
Он идёт быстро, всегда спеша верно служить своему господину. Эта преданная поспешность настольно пропитала его, что, вне зависимости от необходимости, походка его всегда тороплива, но при этом преисполнена твёрдости и чувства собственного достоинства. Тонкий слух различает и лязганье доспеха, а воображение без малейших сомнений мгновенно рисует движение каждой части и каждой детали. Кажется, будто слышно даже, как приближающийся самурай в беспробудной злости крепко сжимает зубы – но это, всё же, лишь шутка воображения, разумеется.
Можно считать шаги. Зная примерное расстояние и наизусть изучив эту походку, сильно ошибиться не получится. Примерно ещё двадцать три шага. Двадцать два. Двадцать один…
Закрыв глаза, Ёшитсугу ждёт нового звука – шаги остановятся у самых сёдзи, и те с характерным шорохом отъедут в сторону. Шаг, второй, снова шорох. И тишина, так не желающая оставаться безмолвной – звенящая и напряжённая, словно тетива лука.
-…- ожидавший нового звука – голоса – Отани услышит лишь тяжёлый вздох сквозь зубы, а потому вынужденно прекратит свою странную игру, вновь открыв глаза, но оставшись сидеть спиной к вошедшему, да позволив теперь себе самому стать слышимым:
- Раздражён? – несмотря на мягкую усмешку, звук его собственного голоса покажется ему слишком резким и неприятным в сравнении с тем, чем его уши наслаждались ещё несколько мгновений назад.
Ответа не последует, но его и не требуется – раздражение есть постоянное чувство Ишиды, его суть и сущность.
Вместо слов, Митсунари проходит далее, опустившись теперь на татами рядом с Отани. Ему не хочется говорить – смесь злых эмоций такова, что выразить их сознательно становится почти невозможным. А на то, чтобы выплеснуть их кровавым действием, отчего-то нет сил.
Осторожные пальцы в посеревших уже бинтах легко вплетаются в короткие светлые пряди. Ишида вновь позволяет себе тяжёлый вздох перед тем, как окончательно опуститься головой на неподвижные колени своего соратника. Где-то там промелькнёт едва уловимое, но до боли привычное ощущение недоверия ко всему и вся, но, несмотря на неплохую вероятность, подозревать в чём-то и Ёшитсугу ему не хочется. По крайней мере, не сейчас. Пусть будет потеря бдительности. Пусть будет не по-самурайски. Пусть будет кусок наивной веры в единомышленника.
Уставший и измученный самим собой, Митсунари не успевает толком разобраться с тревожной, но ленивой мыслью. Его воспалённые в бесконечных сражениях и бессонных бденьях глаза закрываются, и противостоять долгожданному сну тоже нет никакого желания.
Ёшитсугу только беззвучно усмехается, продолжая неторопливо и легко гладить спящего по голове. Сейчас он видится ему маленьким упрямым ребёнком, который точно так же желает ласки, как и прочие, более послушные и добрые дети. А то и гораздо больше них.
Его руки не чувствуют шёлка волос, но виной тому не только плотные бинты. Однако, всё то же воображение, безумное в своей жестокости ко всем прочим, ещё живым, существам, сейчас продолжает рисовать ему то, чего он не ощущает, то, чего не видит, то, чего может лишь бессильно и безнадёжно желать.
- Тебе не нужно сомневаться во мне, Митсунари-кун, - приглушённый и даже нежный, его голос всё равно окрашен почти страдальчески резкими нотками. – Тебе не нужно сомневаться в моей преданности.
Отани знает все его мысли, все его чувства, все его стремления и всю его боль. Знает так хорошо, как, может быть, не понимает этого сам Митсунари. Он не умеет и не будет утешать; его долг, принятый перед самим собой, - посветить эти последние крохи собственной жизни, разума и силы во благо конкретного человека, и, быть может, тем самым так же продолжить жить – в его мыслях, чувствах, стремлениях и боли. Быть его силой, быть его щитом, быть его старшим братом, направляя, подсказывая и оберегая.
В тёмной душе Отани Ёшитсугу нет надежды. Она как ларчик Пандоры, из которого, в своё время, вылетело всё содержимое. И нет у него дна, есть лишь холодная, как смерть, мрачная, как беззвёздная ночь, пустота. И всё же в этом неприглядном месте, сокрытое чёрным туманом, ещё хранится нечто, заставляющее его резкий голос звучать мягче и теплее. Что-то, заставляющее его с истинной любовью прислушиваться к быстрому, твёрдому шагу, тяжёлым, раздражённым вздохам и мягкому, ровному дыханию.